Сказать, что процесс углубления знакомства был обоюдным, значить, не сказать почти ничего. Когда через двадцать минут Мортиция уже стонала, перегнувшись через спинку кресла угрожая его целостности, открылась дверь и вошла полуобнажённая Марджори. Степан не был готов к такому повороту событий, но встретил его с достоинством и невозмутимостью потомственного аристократа.
Дальнейшие несколько часов слились и сплелись, как тела на широкой постели в спальне, в чередование стонов и влажных касаний возбужденной плоти всех троих участников столь увлекательного процесса. Если профессора Матвеева что-то и могло удивить, то Майкла Гринвуда вряд ли.
Мардж и Морти менялись ролями, помогая друг другу ощутить всю проникновенность момента, не забывая при этом и о своём британском знакомом. Казалось, счастье – оно для всех и никто не уйдёт обиженным...
Напоследок, выпив пару бутылок шампанского, они сыграли в "злую госпожу, развратную горничную и весёлого молочника", причём Матвееву еле-еле удалось отказаться от роли злой госпожи, потратив на это массу усилий, ироничного красноречия и развеяв попутно миф о некоторых, не вполне естественных с его точки зрения, наклонностях местной аристократии.
"Укатали сивку крутые тётки, — не без удовлетворения подумал он на следующее утро, лениво потягиваясь в постели. — Зато спермотоксикоза не будет. Теперь действительно можно вернуться к нашим мелким и кривоногим баранам. Как это было? Красные и голубые? А что, это идея! Если не выгорит, то хотя бы дверью хлопну перед тем как "в тину" уйти. Громко. На всю Европу".
* * *
"Джентльмены чужих писем не читают...- заезженная до стирания смысла, сентенция крепко засела в голове Матвеева. Её нужно было перебить чем-то не менее сильным, драматизировать, в крайнем случае, довести до абсурда. — Джентльмены чужих писем не читают. Угу. Они их пишут..."
Два дня назад всё было замечательно – возвращением к родным букам, рыбалка, чудесная ночь с Морти и Мардж, снова возвращение в поместье. Слегка ощипанный, но непобеждённый, Степан смог даже выдержать полный укора материнский взгляд. — 'Конечно же, ей всё уже доложили, — думал он, улыбаясь без тени раскаяния как довольный мартовский кот. — Неудивительно. Мы своими воплями мешали спать не только одной провинциальной гостинице, а, пожалуй, целому кварталу. Ну и пусть. Я уже не мальчишка. Я вполне самостоятельный человек с профессией и положением в обществе, и могу себе позволить многое... Кто? — Матвеев чуть не поперхнулся, и хорошо, что в этот момент рядом уже никого не было. — Стоп! Откуда эти мысли... Риторический вопрос, — конечно же, от 'реципиента'. Живучий, за-р-раза. С этим 'партизаном' надо что-то делать, а то ненароком в дурку загреметь можно'.
'Принять ванну, выпить чашечку кофе, что ещё нужно молодому аристократу. — Настроение Степана, без всякого сомнения, было сегодня на подъёме. — Да и старому профессору водно-гигиенические процедуры не помешают. Тем более что в ванной, в нерушимом законном одиночестве, можно подумать... А это что у нас? Радиоприёмник? Очень похож на небольшое надгробие. И его прихвачу, розетка вроде была, какая же ты тяжёлая, ламповая, блин, техника. Новости послушаю, заодно и помоюсь... Хе-хе'.
Мягко засветилась круглая шкала настройки, по которой вполне можно было изучать географию called so 'цивилизованного' мира.
'Интересно, Лондон, Париж, Варшава, Бейпин, Нью-Йорк, Стокгольм, даже Мехико-сити... а Москвы нет как нет. И тут происки мировой буржуазии'. — Пока прогревались лампы, можно было скинуть одежду, хоть и находящуюся в относительном порядке, но всё-таки носящую следы вчерашнего разгула. Подкрутив верньер, Матвеев, в чём мать родила, присел на край ванны и стал с интересом слушать уверенный, безупречный до отвращения голос диктора БиБиСи.
Новости, почти не вызывали отклика в мыслях Степана, но, будучи пропущенными через 'фильтр' восприятия Майкла, представали более выпуклыми, что ли. По крайней мере, вызывали не только недоумённый интерес.
— Как сообщает наш корреспондент в Праге, политические круги и общество Чехословацкой республики крайне взбудоражены произошедшим накануне жестоким убийством основателя и лидера Судето-немецкой партии Конрада Генлейна. — голос диктора оставался невозмутимым.
Степана будто подбросило. Не обращая внимания на наготу, он подбежал к сваленным в беспорядке вещам и выудил оттуда портсигар и спички. Прикурить удалось с третьей попытки.
'Как же так, — думал он, — я отчётливо помню, что Генлейн покончил с собой в плену у американцев, сразу после конца войны'.
Диктор продолжал, не меняя интонации: 'Сторонники покойного политика уже потребовали от властей Праги найти и наказать причастных к кровавой трагедии, угрожая в противном случае массовыми акциями неповиновения и требованиями отделения Судетского района от Чехословакии. Манифестации судетских немцев пока носят мирный характер. Комиссар пражской полиции, по телефону сообщил нашему корреспонденту, что предполагаемый убийца, погиб на месте преступления из-за собственной неосторожности. Сейчас его личность устанавливается, но есть все основания считать его германским агентом'.
Дальнейшее было неинтересно. Биографическая справка по Генлейну, история движения судетских немцев за автономию или воссоединение с Австрией, воспринимались Матвеевым на уровне скорее периферийном, чем целенаправленно. Не давал покоя вопрос: Кто из двоих? В том, что произошедшее связано с его друзьями, он не сомневался.
'Неужели Олег? Не выдержал, сорвался в Прагу. Прикончил эту падаль и погиб сам. Нет. Стоп. Гнать лошадей погодим. Не Витька. Точно. Тот собирался 'пощупать за мягкое' какого-то чекиста-нелегала. Значит, Олег. Непохоже на него. Он всегда был везунчиком. И в танке не сгорел, и вообще... Остановимся пока на этом. Будем считать, что все живы и началась 'Большая игра'. Без предупреждения'.
'Когда я начну – не скажу. Настоящая война всегда начинается вдруг'[88].
'Олежка, Олежка... что ж ты так. Решил грех на душу в одиночку взять. Понял, что неизбежно каждый вступивший в бой с Драконом сам превратится в рептилию, — тут в глазах у Степана защипало, и он резко сморгнул, взяв ещё одну сигарету, — и методы изберёт соответствующие. Ты решил начать этот путь один. Ланселот грёбаный. Ассасин-любитель, вперехлёст тебя через коромысло, за ногу и об угол'.
Пепел падал на метлахскую плитку, но Матвеев этого не замечал. Голый, на краю роскошной ванны он не замечал ни холода, ни жёсткости и неудобства импровизированного стула, ни почти переставшей парить воды
Поймав себя на том, что вот уже добрых пару минут ругается вполголоса матом по-русски, Степан попробовал успокоиться. Нужно было строить новую линию поведения Майкла Гринвуда, третьего баронета Локвуда. Время, ненароком, а может и вполне осознанно пущенное вскачь Ицковичем, начало поджимать.
Мыться в холодной воде – занятие не для слабых духом, но в нынешнем теле, Матвеева было невозможно напугать подобными житейскими мелочами. Помывка была почти армейской. Прибрав за собой остатки нервического свинства, Степан прошёл в свои комнаты, попросил дворецкого принести 'что-нибудь пожрать'- от этих слов лицо старого служаки явственно перекосилось, но и только, — прямо туда и не беспокоить минимум до вечера.
Мысли о дальнейших действиях неожиданно натолкнулись на отсутствие хоть сколь-нибудь внятной информации о европейских политических 'раскладах'. Здесь даже память баронета не могла помочь. Нет, конечно, Майкл Мэтью был в курсе тогдашнего 'мэйнстрима'[89], но обладал лишь крупицами столь необходимого знания. Сейчас нужно было решать уравнение с таким количеством переменных и неизвестных, что Матвеев воспринял это как нешуточный вызов своим математическим способностям.
'Попробуем разбить одно уравнение на несколько и решить его по частям, — тут в ход пошла бумага и карандаш, — может, что и выйдет'.
Уже через несколько часов на столе образовалась внушительная кипа исчерканных листов со схемами связей и взаимовлияний, а пепельница была полна настолько, что гора окурков грозила повторить участь Вавилонской башни. Пришлось распахнуть окно, иначе в дыму можно было повесить не только отсутствующий 'в апартаментах молодого джентльмена' топор, а, пожалуй, неплохую коллекцию холодного оружия из парадного зала на первом этаже.
Взять ситуацию 'в лоб', с кавалерийского наскока не получалось, да ещё практически неконтролируемый Майкл то тут, то там вылезал с совершенно 'несвоевременными мыслями', как партизан.
'Партизан? Так-так-так. Не можешь победить честно – просто победи. Особенно при таком неравенств возможностей, сил и ресурсов. Трое против... А кстати, против кого? Похоже из союзников у нас только руки, ноги и головы. Зато все остальные – в лучшем случае недоброжелательные нейтралы'.
